Jan Zahradníček

Bylo k zalknutí
Nikoli naráz
nikoli všichni najednou
ale nenápadně a tu a tam
tak jak zněl příkaz dne
nepozorovaně se rozkládat
poslední zbytky minulosti se vytrácely

Staré závazky beztak už mrtvé z nich tiše padaly
v tom malomocenství zhoubnějším než lepra tropická
neboť slyšet bez uší, dýchat bez nosu, hovořit bez jazyka
nebylo nikdy ani tak zlé ani tak nemožné jak tento stav
obnaženosti naveskrz, kdy se od nich trhaly celé věky
Přátelství přecházela, krajiny samý škrt
nezadržitelně se smazávaly
Až najednou jim bylo řečeno, že neměli dětství
že nikdy nebyli mladí, že nikdy nezestárnou

Přes nesmírný počet
každý byl sám
bez jistoty o svém narození
zatímco smrt je obcházela
své setkání s nimi promítajíc
na bílé plátno budoucnosti
ta stále bližší a stále skutečnější
jediná jistota
jež zbývala jim…

Zas jako tenkráte
a potom tak často
procházel jsem ulicemi, z nichž byl čas vymetený
ulicemi sterilizovanými, jež nemohly míti pokračování
tady na zemi ani na žádné jiné planetě v žádném jiném vesmíru
Tady už nezáleželo na tom, zda přichází podzim či jaro nastává
a tím méně, zda je to zrána nebo se začne smrákat hned
ačkoli všechno nasvědčovalo tomu
že je pozdě
příliš pozdě, aby to mohlo byt v některém jistém dni
v některém jistém roce našeho letopočtu

Stromy stejně trčely holé a sníh tolik měl jinotajů
že jeho pád a jeho tání pod nohama davů
jeho něžné a chladné doteky na tváři spěchajících
zůstávaly nepochopitelné
jako nevtíravý a přece tak důrazný pokyn z neznáma
které se naučili pomíjet jako všechno
co nemělo pečeť moci

Jak v Dantově Infernu
mezi domy, jež stály nakřivo
do kruhu stále štvali se

Bylo to k smíchu a bylo to k pláči
s tou jejich svobodou
Mysleli, že myslí, mysleli, že mluví, mysleli, že jdou
cokoli a kamkoli se jim uráčí
a zatím se smekali po hladké stěně nálevky malströmu
v kruzích stále menších
s jedinou svobodou zrn obilných, jež mají být rozdrcena
pro potravu obrů tak nelidských
že kamení nad tím neříkalo

Ale protože odnikud nepřicházeli, nemohli nikam dospět
Všechno běželo pouze naoko
a už dlouho
přes ten chvat se tady nic nedělo
přes ten lomoz tu vládlo ticho Zvěrokruhu
ticho, v němž bylo slyšet dosud nepostřehnutelné hřímání hněvu
úpění lásky
a hlas svědomí, jenž překřičel všechny ampliony
rozléhaje se oblohou vyprázdněnou až k poslední hvězdokupě
vesmíru děravého
z kterého dulo hrůzou…

A v té chvíli
já se zděsil
co se to stalo s člověkem
co se to stalo s jeho tváří
ve které, jak jsem viděl, se neobráželo sebeméně
z dvanácté hodiny historie, jež měla nastat
Přesně tak, jak si to přáli hlasatelé Šťastného Živočicha
bylo prázdno před očima a bylo prázdno za očima
Vychvalování zubní pasty se neslo jak rouhání
v samém sousedství chrámů, jejichž zvonům
a jejichž varhanám bylo z nedopatření ještě dopřáno
úpět a oslavovat

Sem tam se někdo pokřižoval
ale pořád nebylo ještě jisto
zda je to kříž na počátku čehosi nového
nebo zda podle všeho
Křižování bude potřeba opakovat
Nebyli studení a nebyli horcí
Odporná příchuť vlažnosti nutila Boží Ústa
s hněvem je vyplivovat
do stále větší opuštěnosti
té ohrady času vždy mezi dvěma převraty
ve kterých se nepřevrátilo vůbec nic

Stromy stály, kamení leželo
z roztříštěného Sloupu Svrchovanosti
toho, co je nahoře, nad tím, co je dole
a teď bahno napodobilo
pohybem vzpoury
jeho bohoslužebnou přímost
stříkajíc k nebi své neuznání
své neuznání jediné opravdové vlády
své neuznání jediné opravdové vlády nad světem

Říkáte, že začíná venku mráz
a naše dva přestárlé oleandry a palmu vychrtlou
je třeba z balkonu přenésti na schodiště
a červený amarylis, má-li zjara kvést
do šera v chodbě uklidit…
Ale nadarmo jsme snesli zásoby do sklepa
utěsnili okna a čerstvě je zatmelili
nadarmo jsme kdejakou škvíru sádrou ucpali
Čas sibířský táhne, čas sibířský profukuje
a nejsou to jen vrabci, kdo třesou se zimomřivě
a nejsou to jen zčernalé astry na záhonech

Utíkal jsem a zase se vracel
a všude jsem se setkával s troskami, z nichž kouřila
hudba
naléhavá, byť nepochopitelná všem, kteří nevěděli
že Bůh myslí orchestrálně
A bylo zvěstováno
Když nechtějí připustit, abych byl pánem jejich domů, jež
stojí
abych vstupoval v jejich těla teplá a plná krve
budu pánem jejich sutin
budu pánem jejich kostí
Hyena a sup jsou také má zvířata
a oheň patří mezi mé posly nejhbitější
A ta slova, jež kouřila s hudbou
z trosek všudypřítomných
byla hrozná
nejen básníkům, kteří už nevěděli
že Bůh myslí orchestrálně
a že také děsivý buben prázdna má důvod svůj
ale i všem
uspávaným a uspávajícím
našeptáváním útěchářů
Byla hrozná
protože nedocházela sluchu
a nedalo se čekat, že jim bude porozuměno dříve
než kámen a kost
jediní pozůstalí
budou žalovat hvězdám
- - -
Zas jako tenkráte
a potom tak často
procházel jsem ulicemi, z nichž byl čas vymetený
ulicemi sterilizovanými, jež nemohly míti pokračování
tady na zemi ani na žádné jiné planetě v žádném jiném
vesmíru
Bylo to poslední jednání tragédie
nešťastných davů sbíhajících se na všech náměstích světa
Šířila se z nich úzkost a tma
a všichni byli poznamenáni smutkem pohřebním
jímž naděje prokmitala
tu i tam
jako by se ještě v poslední chvíli
rozpomenuli na plamennou vyzvu Prosťáčka Božího
a oplakávali Tvář Umučenou
vznášející se nad nimi v slítovnosti
z Kalvárie kupodivu blízké
tomuto místu a této chvíli -
Pochopil jsem
Krev Beránka Velkonočního skrápěla všechny
a přes celou historii
rozptýlené kosti Adamovy se sbíraly s úpěním
plným nevýslovnosti hudby, plným nevýslovnosti
katedrál
v jediné Tělo, jehož žádná částečka nám nemůže býti
lhostejná
Nemůžeme nemilovat ani nejvzdálenější příslušníky
nejvzdálenějších plemen
tím méně všechny své…
Tady však
dějiny přestávaly
jak přibývalo netečnosti
jak přibývalo souhlasu netečnosti
aby kdekoli za rohem
s vyloučením veřejnosti a přece ne dosti potmě
a přece ne dosti nenápadně Kohosi zvolna svlékali
Mohl to byt kdokoli, vždy bezbranný, jeden a všichni
Mohl to být kdokoli, když upadl v jejich ruce
neměl podoby ani krásy
aby se nám tím strašněji podobal
Muž Bolesti
Dělo se to všechno jak příprava
pro onen úkon ještě daleko hroznější
který se už jednou dokonal
a není jej možno opakovat
ale je možno jej kdykoli napodobit
ve sklepeních, na půdách, v lesích
A protože těla trýzněných nesla zřetelnou podobu kříže
když v největším soužení
rozpřahovali ruce
zbývala pořád jistota byť slabá, že zůstáváme
třebaže docela na okraji, třebaže v nejodlehlejší čtvrti
Augustinova Města Božího
a že nebudem pominuti
Nevěděli, co činí a co činiti dopouštějí
A jenom divné jim bylo, když domů přijdou
proč doma nejsou za všemi dveřmi zavřenými
Proč žádná stěna, žádné ústřední topení, žádná houně
žádný kovotěs ani polštáře v oknech nic platny nejsou
proti tomu, jak u nich táhne
Mrazilo je, nedovedli se zbavit pocitu přítomnosti
Kohosi, kdo neodcházel
ale byl zde
stejný a zase docela jiný než Tamtenvenku
a jeho místo vždy mezi dvěma
ať si počínali sebezběsileji, sebevíc beze svědků
zapomínajíce, že z každého soukromí vede okno
ve veliké venku, ve veliké účastenství
z něhož úniku není
Jejich tváře s tím hladovým smutkem podvedených
mlčely děsně, zatímco kamení slyšet bylo a domy
stiženy hroznou vyrážkou
ukazovaly nestoudně hanebnosti páchané v jejich zdech
jako by se dusily zácpou ve střevech odpadového vedení
a výkaly se jim rozlévaly pod omítkou
třebaže na pohled
bylo všude tak uklizeno a zdravotně bez námitek
Ale necítili se doma, vodovod poplakával
hlasem dítěte, jemuž nedovolili přijít na svět
A teď se jich na ně ptali
mrtví, když v podlaze zapraskalo, stůl povzdych si
ale protože se nikdy nenarodilo, nemohlo ani zemřít
nemohlo býti jedním z nich
což je něco docela jiného
než nebýt vůbec
A to se už zhola nechápalo
v tomto kruhu pekla
a nebyl také
kdo by jim řek
že byli podvedeni
a že ten Cizinec, že ten Host
jehož děsivě obřadnému svlékání
museli přihlížet
na slavnostech, schůzích a soudech
je týž, jehož trýzní mezi sebou
za staženými záclonami
s vyloučením veřejnosti lidské i andělské
pasouce se na jeho bezbrannosti
tak zcela po domácku
Nebyl
kdo by jim řek
a nedostávalo se ani slova ani jiného posunku
jak se dorozumět o věci, která začínala tak blízko
mezi srdcem a ústy
a jejíhož konce se nebylo možno dohlédnout
ani v nejodlehlejších záhybech minulosti
Nebylo slov a nebylo úst, jež řekla by je
že čím více se rozpoutávají sami v sobě
tím těsnější pouto je svírá zvenčí
a že když sami v sobě už založili
panství nikoho
ani jejich domy ani jejich těla ani jejich děti
jim nepatří, ale jsou nikoho
A když ruce, jež jsou nikoho
sahají po věcech, jež jsou nikoho
a když nohy, jež jsou nikoho
chodí po cestách, jež jsou nikoho
tu Nikdo - ten hrozný pán
otroctví nastoluje -

Bylo pozdě
pro mnohé už navždy
a ten pan Nikdo hrozně řádil
strhávaje z nich poslední zbytky vzájemnosti
aby se už nepodobali ničemu jinému nežli Kříži
a nesli zase
o kousek dál
k Zemi zaslíbené
k zeleným pastvám budoucnosti stále se vzdalujícím
toto Znamení moci
Znamení jediné opravdové moci
Znamení jediné opravdové moci nad světem

Všeho bylo namále
jako v Ninive, jako v Hirošimě
Jako by ji nedržela už ruka
dost jemná a pozorná
děsila
porcelánová křehkost všeho
Sníh tál
kamení tálo
a za té oblevy
město navečer přešlapovalo v blátě
jak stádo tuleňů
vyluzující protáhlý naříkavý pískot
na znamení své nespokojenosti a svého strachu
A potom
jak se stmívalo
barvy jedovaté vyplouvaly na povrch šera jak leklé ryby
zvěstujíce prudkou otravu hlubin
života, který chátral
Nebylo záruky
Tak daleko sahala nejistota, jak daleko sahal člověk
Sem tam se něco postavilo, však bourání bylo víc
Sem tam se něco našlo, však hrozivě rostl seznam ztrát
A co chvíli nějaká moc, nějaká hvězda děsivá
rozplynuly se s trochou křiku a s trochou krve
jakoby nic
a jenom cesty se urovnaly
pro to, co přicházelo
A zatím
věci držely k sobě
v souručenství tak pevném, až záviděl jsem
Nikdo nedovedl způsobit, aby se rozednilo
nikdo nedovedl zabránit, aby se nesetmělo
Stromy stály a stačilo jim, že stojí, kam vsadili je
chystajíce se poslušně v tom sychravém poprchání
na jaro, jež zdaleka nadcházelo
Ale bylo to všechno jen pozadí
ta hlína, jež syrově vzdouvala se, a lesy a mračna
propíchaná komíny
jako by nebylo už venkova s klekáním
a celý svět jediné rozlézající se předměstí
s tou třaskavou směsí slz, kouře a vzpoury a neštěstí
kde každý okamžik nastupoval vybaven plnou mocí
vše rozhodnout
Bylo to jen nesmírné chmurné panoráma
otáčivého jeviště planety Země
jež se zažíhalo a stmívalo
jak den a noc
nad výjevy hry, jež hodně už pokročila
bez opakování, ale s herci vždy novými
bez diváků, protože všichni byli v tom
Nedalo se už zjistit
kdy začaly tyto mystérie
Bylo to nepochybně tak dávno
Kruhový obzor scény se děsivě rozšiřoval
a ze všech stran a od všech národů se sbíhaly cesty
plné diváků účastníků
této hry pašijové
jež se měla podle všeho už skončit
A třebaže jich bylo nejméně tolik
co hvězd
každý šel cestou svou
vlastní svou cestou křížovou
A ten kříž, který nesli
měl přesně rozměr a váhu
jejich svobody, které se odříkali
Ale nikdo si jí nežádal
a všichni chtěj nechtěj směřovali k jednomu místu
trochu výše
nad rovinou událostí, které se převalovaly jako mraky
nemohouce mít už jiný význam než zvýšit trýzeň
těch křížonošů
Byli připraveni o jakýsi jim už neznámý vzácný smysl
že se dívali a přec neviděli
Kámen úrazu, který nedovedli překročit
Klopýtali a břemeno těžklo
jak v nekonečných průvodech vystupovali k návrší
které nebylo dosud vidět
ale jeho určení dalo se tušit
a já věděl, že se to stane blízko
mnohé naše jsem poznával
a všemi pronikala jediná stejná hrůza
z toho, co přijde
však bez Krista tentokrát -
Řekli mi
že je to záležitost jen lidská
toto nakupení bolesti, ta hrozná hra
která ostatně probíhala jen před dveřmi Chrámu
z něhož jsme se vyloučili po způsobu těch dryáčnických
her velkonočních
vychvalujících nestoudně masti a drahé koření
zbožným ženám, jež se chystaly pochovat Spasitele
který už zatím z mrtvých vstal
Ale zde
nebylo zmrtvýchvstání
Byli mučeni, ale nebyli mučedníci
Byli stíhání, a žádný z nich Pavel
Mečem Ducha se rozpřahující
proti temnotám, které houstly
Ještě si vykračoval
pan Kráva
tvář plivátko
své smýšlení připjaté na kabátě
poslední harcovník poslední vzpoury
předem prohrané
po níž už nezbývalo proti čemu se bouřit
Myšlenka Boží
vykázaná už tolikrát
mimo dosah jejich vlastního dobrodružství
vracela se teď hrozivá
nedozírně se zpřítomňujíc
jako celé to nesmírné slavné panoráma
otáčivého jeviště planety Země
na němž se mají odehrávat
poslední věci člověka
Stmívalo se
nebylo vidět na krok
ani do minulosti ani do budoucnosti
zatímco mrtvých jen přibývalo
neskonale a neskonale
Ale počínali si všichni tak tiše
nemajíce už potřeb žádných
šatu ani pokrmu
a také pohybovat se nemuseli
jsouce zde a zároveň na všech místech
Jim patřila země, jim patřil příští čas
Stmívalo se tmou studenou
v níž jediné světlo
rostlo a šířilo se
Dětská dlaň by je přikryla
a všechny oči po něm se obracely
a všechny oči s dychtivostí a hrůzou po něm se obracely
po té pšeničné záři
vycházející z oken Chrámu
kterému bylo z nedopatření ještě dopřáno
úpět a oslavovat
Ukazovali si tam dovnitř
přes divadlo světa tam dovnitř Chrámu
tam na místo, kde se dokonával
v hře světel, v hře zvonků
jediný Děj
pro nějž se všechno děje
Hostina, kde jsou všichni
od Abela Spravedlivého až k posledním vyvoleným
zdvíháni rukou Slova a zdvíháni rukou Ducha
v radost bez mráčku
To je ten střed, zkroušeně vyznávali
Svaty Bože, Svatý Silný, Svatý Nesmrtelný
A nebylo na světě barvy ani zvuku ani vůně
která by nehledala své uplatnění
a svůj význam
v tomto nepřetržitém obřadu, v jehož tichu
hvězdy hořely na svých místech a řeky tekly
unášejíce na svém studeném lesklém hadím hřbetě
obrazy ráje ztraceného -
A já viděl, já viděl, jak vzdaluje se
ta blaženost určená pro nás
nezadržitelně
zatímco na všech návrších země
Kalvárie bez Krista vyvstávaly

Teď nebo nikdy
říkali si v ustrašenosti, když slyšet bylo
ty zvěsti šeptem
které se nedaly potvrdit ani vyvrátit
a mohlo to být znamení počínající obrody
anebo jen další nevyhnutelné klesání
kdy všichni nás opustili
a tak jako tak
ukřižování blíží se
Teď nebo nikdy
říkaly si rodičky ve čtvrtích sebevrahů
vynášejíce na slunce nemluvňátka svá
chlapečky v modrém, děvčátka v růžovém
zatímco kosi prozpěvovali ze zahrad
a nevinnost byla ustavičně na postupu jak oheň
stravujíc nečistotu, jíž všude přibývalo
Teď nebo nikdy, říkal si svět
a myslel přitom na svůj poslední pokus odpravit
beze svědků
Chudáka, jehož krev tekla ze všech ran
vyslýchaných, svlékaných, ubíjených
kolujíc tady i v osadách lidojedů
jako jedině platné oběživo
po celém Městě Božím
jako jedině platné znamení moci
jako jedině platné znamení moci nad světem

Byla jich hrstka
zrovna jak zrní v hlíně
spravedlivých a milosrdných
a touto setbou se obrozovala zem
Vždycky tomu tak bylo
Vždycky tomu tak bude
Duch, který nezahálí
nikdy a nikde
a jestliže jste ucpali všechna ústa
aby nemohl promluvit
jsou zde ještě nemluvňátka, jsou zde ještě umírající
tito sousedé tmy počáteční a tmy konečné
a jejich ústa hořkostí stejnou stažená
úsměvem stejně blaženým
vyznávají
A když teď hledím
z dna zahrady do mladého listí
do mladého zpola jen rozvitého listí
jež se chvěje na konci větví jak praporky Resurrexit
zem pode mnou kolébá se
jak do srdce zasažená
sem a tam
Vidím ten pohyb ve vrcholcích stromů
sem a tam a sem a tam
a kdybych jej neviděl, cítím přece
proti blankytu skřivánčímu to tiché a neúnavné kývání
které opakují i věže a komíny
a všechno, co nad zem ční
Zem pode mnou v nesmírné bolesti kolébá se
jako ten, kdo nechce či nemůže nahlas křičet
a její vůně a její vánky jsou jediný tichy nářek
kterému málo schází
aby byl chvalozpěvem
A to málo, co schází, to vy jí odpíráte
pan Nikdo a vy
to vám tak záleží na tom
aby dějiny nepřekročily dopoledne Velkého pátku
a řev ulice jeruzalémské
dále se rozléhal po všech městech světa
Dál otvírá měšec vaše temná ruka
a cinká groš Jidášův
cinkají mince, jež kupují prodejného
jemuž se říká Lid
a kořalka, která tekla
pro pacholky Pilátovy
u dna ještě není
Všechno hlasování
děje se dosud mezi Kristem a Barabášem
a už napřed je postaráno
o výsledek týž
Ukřižuj! Ukřižuj
A zem pode mnou v nesmírné bolesti kolébá se
s vašimi slavnostmi, s vašimi mučírnami
ta Matka Žalu
které nechcete dovolit
aby přestala kvílet
aby přestala rukama lomit tiše se kývajíc
když přes všechny časy a přes všechna místa
prodlužujete podívanou
jež se měla už skončit
Vaše moc je veliká
a váš strach ještě větší
před tou nocí ze soboty na neděli
před tou Velikou Nocí, kdy stalo se
co v slepotě své vy neuznáte
co svými třesky plesky jen zamlouváte
když na to přijde řeč
Ale něco se změnilo, a vy to víte
Čas je jiný, čas po Vzkříšení
a také v ponížení a také ve smrti
je cosi jinak. A to vy nevíte
Svět vzhůru nohama, ten váš svět
a od té chvíle
toho jediného skutečného převratu, té jediné skutečné
revoluce
přes všechny vaše předpoklady
přichází vždycky závěr
jiný, než čekali jste
Třtina nalomená se nezlomila
knot, který doutnal, nezhasl
Každý rok
znova to dokazuje
Povídejte si o Persefoně a jejích návratech z podsvětí
Nebudete tím ani moudřejší ani šťastnější
zatímco prostší, zatímco krásnější přiznat je
že každý lístek s Kristem se rozvije -
A jako na svatého Fabiána a Šebestiána
štěpy spaly stojíce oblečené
v košilkách lýka, v kabátech kůry
a kromě havranů krákorajících, že na všechny dojde
nic nenasvědčovalo nějaké větší změně
v kořenech ani ve hvězdách
tak dnes
vrkáním holoubků doutná vzduch
a vánky, o kterých ještě včera jsme nevěděli
deštíky, na jejichž bosý cupot jsme zapomněli
přišly a těšily
Ó zatvrzelosti, jež prolamuješ se v slzách
a najednou
vražedníkům se protiví dále vraždit
mučitelé mají dost svého řemesla
Naříkají si, že se jim udělala zas duše
a co nevidět budou stát celí v květu
ve velikonoční zahradě tohoto léta
Je to zahrada mého dětství, zahrada dětství světa
a tenkráte
vždy na Zelený čtvrtek jsme ji k večeru zametali
a trávník zářil a jabloně zářily vlhké mízou
zatímco zvony odletěly už do Říma
odkud se vrátí s tou jedinou zvěstí, jež stojí za to
by se hlásala ustavičně
Aleluja…

A teď
ať chcete či nechcete je už mnoho dní, mnoho věků
po Zmrtvýchvstání Páně
Po všech kostelích se čte evangelium o Kristu Vzkříšeném
jenž vstupoval dveřmi zavřenými
Nic nespravíte proti tomuto Dechu
a zbytečna už jsou vaše těsnění, vaše houně
Okna se otvírají a na celém světě dýchají lidé jeden
vzduch
a jejich prsty a jejich řasy obaluje jediné stejné ovzduší
jako lesy, jako ledovce, jako oceány
Nic nepořídíte proti té Přítomnosti
jež do posledního místečka naplňuje už vesmír
Nadarmo jste podplatili vojáky, aby řekli
že za noci přišli učedníci a ukradli jej, když spali
Nadarmo se rozhlašuje ta řeč mezi vámi až do dneška
Nepodařilo se jí zakalit ani zmenšit
to Vzkříšené Slunce, jež vykročilo
celou šíří obřích svých prsou naléhajíc
na dveře a okna
Třeste se
nikam se před ním neschováte
Nelítostné jak láska
vniká až v nejtmavší kouty, kde v bídě své
vyhřezá vaše hanba
svatokrádežně schraňovaná už nevím jak dlouho,
co naposled
tady se uklízelo
Bude hned vykřikováno po střechách
co jste si šeptali na svých ložích
z úst do ucha
Ukazuje se smýšlení mnohých
Ale protože nemají vlastních tváří
nosí je na kabátech
to své smýšlení
na kterém nezáleží už zbla
tak jako na jejich tlachání
bohaprázdném, liduprázdném
neboť to není jejich smýšlení, to nejsou jejich slova
tolikrát přehučená
v této chvíli, kdy hvězdy se přiblížily
aby byly svědky závěru mysterií
v němž se Bůh nepochybně zas ukáže
jako poražený
Neboť meč zůstal
a jen srdce, jímž pronik, se skrylo nám
Ó Maria
hledal jsem Tě spěchaje po ulicích jeruzalémských
Stav obležení se blížil a všude
ó Maria, matko zástupů
viděl jsem ty tváře, mnoho tváří s úšklebkem
přilepeným
který z nich padal, takže si jej nasazovali poznovu
sobě i navzájem
všechno jedno v té hrůze
před pohledem tváří v tvář
A to bylo to jejich smýšlení
ten úšklebek společný nerozlučně
Co na tom
Bůh ustavičně porážen vítězí
Člověk ustavičně vítězící nakonec poražen
a ti, kteří na kříž přibíjeli, jsou na kříž přibiti -
Co na tom, když pan Nikdo svýma temnýma
bezejmennýma rukama
sám beze jména už sahá
po koruně vítězství
Jen Kříž se pohne, Kříž Čihošťský
a jen pár lidí to zahlédne
zatímco Michael Archanděl
čeká rozpřažen a jeho meč vlasatice
nerozčísne ovzduší světa
Nikdy se nedočkáte, že by Bůh nestál v slově
a nějakým zvláštním a neslýchaným zásahem do hry
dřív než se skončí
o vlásek zkrátil svobodu člověkovu
Vaše myšlenky nejsou jeho myšlenky
Nesníží se k násilí a jeho pohled upřený
z lidské blízkosti
na každého z nás
nezavře se ani neunaví v té trpělivosti plné slitování
jako by se nebylo stalo nic zvláštního
před chvílí ani tenkráte
pod stromy Ráje
Je to On
V tichosti vánku poledního
Je na nás, abychom také ztichli
před tou tváří Ženicha, který přichází
A jestliže k národům a jestliže k světu
hovoří jako oheň a jako kladivo rozrážející skálu
u tebe jen klepe s prosbou za prominutí, že vyrušuje
Stojí za dveřmi a klepe neodbytně a hned se omlouvá
O tebe se uchází, aby tě získal tak jak jsi plny špíny
Není třeba dělat se lepším před tou Tváří, jež prohlíží
tě skrz naskrz
s přísností shovívavou, shovívavostí přísnou
ten pohled upřený
Je ti před ním nevolno, šilháš stranou, posloucháš staré
pomluvy
odnaproti, zvedle anebo skrze strop
zatímco on stojí a čeká, zda vpustíš jej
ten cizí člověk, jehož právě při vyslýchání ztýrali
tvář uštvaná, mírná, tvář bližního, Boha tvého
které se všichni tak podobáme
Ach říkám vám, nechte už řečí o výrobě, nadvýrobě
a podvýrobě
Nechte už slov, jež sypou se suchá a tvrdá a jalová
ten písek pouště světa, který nás v sobě pohřbívá
Říkám vám, nevycházejí z úst, kde jazyk a zuby a rty
článkují teplý dech. Nejsou lidská, není v nich člověka
Tak hovoří obludy vymyšlené, aby vás pohltily
Dejte si říci, za nějaký čas, nějaký krátký čas
nebude po nich slechu, Nabuchodonozor se také jen letmo
připomíná
A teď je čas nejvyšší, abychom všichni ztichli
a spát šla slova
slova unavená, slova zmučená, slova znetvořená
aby byla zapomenuta v tichu nesmírném
aby utonula v nevýslovnu
kde bychom je zas hledali s úpěním
pravdivá, silná a plná kajícnosti
pro katedrálnost věku, jejž vidím blížit se
pro dorozumění člověka s člověkem a národa s národem
pro dorozumění s Bohem, jenž stojí a čeká
u dveří srdce tvého
Je to On
v tmách hodiny třetí
který byv vyzdvižen táhne všechno k sobě
Málem ho přehlédli, jako ty jej přehlížíš v bližním svém
ale dějiny se otřásají jeho mlčící přítomností
a všechen útěk je útěk před ním, všechna vzpoura
je vzpoura proti Kříži
tomuto trůnu jediné opravdové moci
tomuto trůnu jediné opravdové moci nad světem

Bylo k zalknutí

Nikdo nevěděl jak a nikdo nevěděl proč
ale všichni
trýznitelé i trýznění, věznitelé i věznění
byli zajedno v tom, že cosi se skončit má
Aniž si to řekli, shodovali se všichni v představě děsivé
že jsou u dna všech zásob, z nichž člověk živ je
jako se všichni svorně podíleli o dědictví dvou
velkých válek
o trosky a znetvoření a potřebu pokoje v sobě samých
o trosky a zdivočení a potřebu pokoje všude ve světě

Připozdívalo se
tváře i hvězdy ukazovaly hodinu značně už pokročilou
aby se mohlo ještě začít
s nápravou
kterou si ovšem představovali každý po svém
Doporučovali si navzájem své věčně živé
kteří zatím byli už v rozkladu a hrozně páchli
Páchlo a kazilo se, co zbývalo ještě v tom dusnu sevřeném
mezi mrazem neznáma minulého a mrazem neznáma
budoucího
a jenom když se někdo narodil nebo někdo zemřel
dveřmi pootevřenými aspoň ty nejbližší
chlad odjinud ovanul

Všichni byli obráceni vpřed
hledíce tupě na prázdnou a studenou končinu
budoucnosti
a odvraceli se ode mne a málokdo mi dopřával sluchu
když jsem jim říkal
že nic nelze odtamtud očekávat
a že se tam nic nemůže objevit, co už nebylo v minulosti
rozmnoženo a přetvořeno
úsilím této chvíle
Zacpávali si uši při slovech mých
že všechno velké a krásné už bylo, jako naše dětství
už bylo
jako byla Geneze, katedrály a výpravy misionářů
a že jenom naším dechem nadějí rozšířeným
našimi ústy a našima rukama
to vstupuje do budoucna

Nemohli chápat
minulost u nich začínala tak zcela nedávno
předloňskou dovolenou
anebo tím rokem, kdy se vylíhlo tolik chroustů
a otec umřel
Celá léta jim vypadla, celá staletí, celé věky
byly v nich přeškrtány a začerněny
jak řádky zabavené, jež radno číst není
Nebylo pro ně to tkanivo dějstvování
s nitmi souvislostí
které se sbíhají, které se rozbíhají
svazujíce daleké s blízkým
v obrazce událostí

Neviděli, protože chtěli vidět jen očima
neslyšeli, protože chtěli slyšet jen ušima
ten zmatek spořádaný
v němž každé dnes
spojuje zítřek se včerejškem
který byl také dneškem včerejška včerejšího
takže vždycky bylo nějaké dneska vzdálené
a nějaké včera ještě vzdálenější
nazpět a nazpět přes hroby králů
přes zrození řeči
k Adamovi, který nás všechny v sobě nesl
kterého všichni v sobě nosíme

Nevěděli, že ti všichni ve svých dnešcích vzdálených, vzdálenějších
mají nám cosi říci
cosi závažného, bez čeho my se nemůžeme obejít nikterak
Ustavičně jsou na cestě k nám se svým poselstvím
důležitým
podávají nám je bez rukou, říkají nám je bez jazyka
s naléhavostí hudby, kterou abychom slyšeli, musíme
zmlknout zcela
Míchají se do našich věcí, a když je neodháníme, pomáhají
Není očí, jež nebyly obráceny k nám
není rukou, jež nebyly pozdviženy k nám
ještě včera i za potopy
a v městech, jimž nijak už neříká se
Zatímco také protinožci, také pygmejové z pralesů v této chvíli
posílají své svědectví jednoslabičné, ale neotřesné
Celé dni zvoní u nás, pozdravy, vzkazy, a depeše prší na stůl
obyvatelům toho strašného času bez soucitu a slitování
kteří však nejsou doma
Odcestovali neznámo kam
patrně aby získali alibi
a nemuseli jedenkrát odpovídat za to, co se stalo.

Ubozí
Dosud žádný monarcha nebyl tak podváděn jako tito vládci
obklopení prázdnotou svého hřmotu, jenž nepropouští
už ani hlásek pravdy
Vidím jejich město, jež vyrůstá
jako slovo opakované tvrdošíjně
Prošel jsem jeho ulicemi a teď neviděn pozoruji
co se děje za jeho zdmi a u jeho stolů
v této hodině temnot, v něž Evropa potápí se
zatímco ruka kněze prodloužená staletími nám žehná
A je to sám Kristus, neboť ta ruka je probodená
a vrací se zase k svému hřebu, k své nehybnosti
a všude se dějí přísná opatření
aby se nepohnula
už nikdy

Vidím jejich město
jejich domy ulici za ulicí, jak rostly z chrámů
tak jako píseň světská vyrostla z písně zbožné
Je hodina temnot, dveře jsem zavřel a okno otvírám
a neslyším už zvony, ani jiný hlas radostný, jen dlouhý vzdech
vycházející z jeho zdí a z jeho dlažby a stromů, jak se nakláním
nad toto pochmurné panoráma města dvou vrchů
vrchu s kasematami a vrchu s katedrálou
Nic neslyším než vzdech bezmoci, jak v temnotách pozoruji
ten první vrch s mučírnami a druhý
ten kostelní útes s věžemi v moři domů
Svatý Michael, Svatý Jakub, Svatý Tomáš a Maří Magdalena
tolikrát přirozenost milostí osedlaná
ti jasní kentaurové vzpínající se na návrší božím
s měděnkou na hřbetech připraveni ke skoku do blankytu
kam visí obráceni špicemi věží svých
Hledí mi do okna ti strážci pospolitosti nezměrné
zatímco blízko i v dálce
dokonává se zápas, jenž začal už za křižáků, králů a trubadúrů
zápas s prapory rozvinutými naveskrz
v němž nikdo mne nezastane…

Je jich mnoho, ale co na tom, jsou vlastně dva
Je jich mnoho, kdo padá a krvácí, ale jsou vlastně dva
Jako katedrála a mučírna stojí tu proti sobě
jak ty dva vrchy, mezi nimiž město se rozlévá
Muž s očima dítěte. Nad dějinami. Žehnající a bezbranný
A ten pán Nikdo. Tvář mroží. Tvář zpod dějin
s pohromami se deroucí…
Jde o vládu nad světem
Jde o člověka, který se zahazuje
sám sobě ponechán
Viděli jsme, jak celé věky se snažil uniknout ze staré hrůzy
upadaje do nízkého strachu
Viděli jsme, jak se pokoušel stáhnout všechno své bohatství,
všechno dobro
z dosahu Boží ruky
pojistit se a klidně spát
a zatím jak svatý Bartoloměj svlečeno z kůže
po celém svém povrchu člověčenstvo strašlivě krvácí
Ze všeho se už vydali, teď hluboko pod cenou
musí nabízet své tělo, své mládí a věčnost svou
Byli jsme svědky toho, jak člověka ubývá
zatímco Bůh jen roste

Roste a má
a zmnožuje ustavičně sám v sobě svou blaženost
ustavičně se vrací k svým věčným pramenům,
k své hluboké noci
sám plný, sám ze sebe naplňuje spásu člověka, spásu světa

Z jeho kostelů rostou domy
z jeho tajemství věda
z jeho poslušnosti svoboda

V jeho jediných rukou zadarmo dávajících
v jeho žehnajících rukou probodených
jediná opravdová, jediná skutečná moc a vláda
jediná opravdová, jediná skutečná vláda nad světem

Ян Заградничек

Это было невыносимо
Не все сразу
Не все сразу
но тонко и время от времени
поскольку порядок дня был
распадаться незаметно
последние остатки прошлого исчезают
Старые обязательства, мертвые, как они были, беззвучно упали с них.
При проказе, более вирулентной, чем тропическая проказа
Ибо слышать без ушей, дышать без носа, говорить без языка…
никогда не было так плохо и так невозможно, как в этом состоянии.
наготы навеки, когда от них отрывались века.
Дружба прошла, пейзажи все порезаны
неумолимо размытый
Пока им вдруг не сказали, что у них нет детства.
что они никогда не были молодыми, что они никогда не состарятся.
Несмотря на огромное количество
Все были одиноки
без уверенности в их рождении
пока смерть обходила их стороной
проецируя свою встречу с ними
на белом экране будущего
все ближе и все реальнее
единственная уверенность
что оставалось им…
Опять, как и в прошлый раз.
и потом так часто
Я шел по улицам, которые время вычистило дочиста.
стерилизованные улицы, не имеющие продолжения
здесь, на Земле, или на любой другой планете в любой другой вселенной.
Здесь уже не имело значения, наступает ли осень или весна.
и уж тем более неважно, было ли это раннее утро или сумерки, начнется сразу же.
хотя все указывало на то, что
что было поздно
слишком поздно, чтобы это произошло в какой-то определенный день
в какой-то определенный год нашей эры
Деревья все равно стояли голые, а у снега было много других секретов.
что его падение и таяние под ногами толпы
его мягкое и холодное прикосновение к лицу спешащего
оставался непонятным
как ненавязчивое и в то же время такое выразительное указание от неизвестного
которые они научились пропускать мимо ушей, как все
не имеющий печати власти
Как в „Инферно“ Данте
среди домов, которые стояли наискосок
В кругу они все еще сражались
Это был вопрос смеха и вопрос плача.
С их свободой
Они думали, что думают, что говорят, думали, что ходят.
Что угодно и где угодно
А тем временем они ухмылялись, глядя на гладкую стену воронки Мальстрема.
в кругах все меньших
только свобода зерен пшеницы, которую можно раздавить
для еды гигантов, столь бесчеловечных.
что камни не сказали выше
Но поскольку они пришли из ниоткуда, то и получить ничего не смогли.
Все работало только на поверхности
И надолго.
Здесь ничего не произошло, несмотря на спешку
Сквозь грохот, тишина Зодиака царила
тишина, в которой слышались доселе незаметные раскаты гнева.
стон любви
и голос совести, который кричал через все усилители.
отражаясь в небе, опустевшем до последнего звездного скопления.
негерметичной вселенной
…которые пульсировали от ужаса…
И в этот момент
Я был в ужасе.
что стало с человеком
что случилось с его лицом
в котором, насколько я мог видеть, не было никакого отражения самого себя.
двенадцатого часа истории, который должен был наступить
Именно так, как желали дикторы „Счастливого животного“.
перед его глазами была пустота, а за глазами - пустота.
Восхваление зубной пасты было похоже на богохульство
в непосредственной близости от церквей, колокола которых
и чьи органы все еще были непреднамеренно разрешены
вздыхать и праздновать
Время от времени кто-то перекрестился.
Но все еще не было уверенности.
был ли этот крест началом чего-то нового
или нет, судя по всему.
Распятие пришлось бы повторить.
Они не были холодными и не были горячими.
Тошнотворный привкус теплохладности заставил Уста Божьи
выплюнуть их в гневе
во все большее запустение
того промежутка времени, который всегда бывает между двумя революциями.
в котором вообще ничего не было отменено
Деревья стояли, камни лежали
разрушенного Столпа Суверенитета.
того, что выше, над тем, что ниже
и теперь грязь имитировала
с движением восстания
его благоговейная прямота
выплескивая на небо свое непризнание.
его неспособность признать единственное истинное правительство
его неспособность признать свое единственное истинное господство над миром

Вы говорите, что на улице становится холодно.
и наши два старых олеандра, и нашу тощую пальму
необходимо перенести с балкона на лестничную площадку
и красный амариллис, если он будет цвести весной
…в полумраке коридора…
Но мы не зря спустили припасы в подвал.
…заделали окна и зашпаклевали их…
Мы заделали все трещины штукатуркой, и все напрасно.
Сибирское время тянется, сибирское время дует
И не только воробьи дрожат.
И дело не только в почерневших астрах на клумбах.

Я убегал и возвращался
и везде я встречал курящие обломки
Музыка
срочный, хотя и непонятный для всех, кто не знал.
что Бог мыслит оркестрово
И было провозглашено
Если они не хотят, чтобы я был хозяином в их домах, которые
стенд
чтобы войти в их тела теплыми и полными крови
Я буду владыкой их руин
Я буду хозяином их костей
Гиена и гриф - тоже мои животные.
а огонь - один из моих самых проворных вестников.
И слова, которые дымились вместе с музыкой.
из обломков вездесущего
были ужасны.
не только поэтам, которые больше не знали
что Бог мыслит оркестрово
и что ужасный барабан пустоты имеет свою причину.
но и для всех
тем, кого усыпили, и тем, кого усыпили
шепчущие утешители
Она была ужасна
потому что она была вне зоны слышимости
и нельзя было ожидать, что они будут поняты до
до камня и кости
единственные выжившие
будет судиться со звездами
- - -
Как и в тот день.
и потом так часто
Я шел по улицам, которые время вымело.
стерилизованные улицы, которые не могли иметь продолжения
здесь на Земле или на любой другой планете в любой другой
Вселенная
Это был последний акт трагедии.
несчастных толп, сходящихся на всех площадях мира.
Они распространяют страдания и тьму.
и все они были отмечены траурной скорбью.
через которые ушла надежда
Здесь и там
как будто в последний момент
они помнили пламенный призыв Господней мольбы.
и оплакивали Лик Страстей.
нависая над ними в милосердии
с Голгофы, странно близкой
в это место и в этот момент -
Я понял
Кровь Пасхального Агнца оцарапала все
и через всю историю
разбросанные кости Адама были собраны со стоном
полный невыразимой музыки, полный невыразимого
Соборы
в одно Тело, из которого ни одна частица не может быть нашей.
безразличный
Мы не можем не любить даже самых отдаленных членов.
самых отдаленных пород
тем более все наши…
Но здесь
история остановлена
по мере увеличения инерции
по мере того, как согласие по инерции росло
что где бы они ни свернули за угол
с отстраненной публикой, но не совсем в тени
и в то же время не слишком тонко, кохозы медленно раздевали
Это мог быть кто угодно, всегда беззащитный, один и все.
Это мог быть кто угодно, когда он попал в их руки.
не имел ни формы, ни красоты
чтобы еще больше походить на нас.
Человек боли
Все это было сделано в качестве подготовки
за этот поступок гораздо более ужасный
который однажды совершил
и не может быть повторен
но может быть имитирован в любое время
в подвалах, на чердаках, в лесах
И потому, что тела замученных носили отчетливую форму креста.
когда в величайшей скорби…
они простирали руки свои
все еще была уверенность, пусть и слабая, что мы остаемся
хотя и на окраине, хотя и в самом отдаленном квартале
из „Города Божьего“ Августина
и что мы не будем забыты
Они не знали, что делали и что делают.
И только удивлялся, когда они возвращались домой.
почему они не были дома с закрытыми дверями.
Почему нет стен, нет центрального отопления, нет дома.
никаких металлических штор или подушек на окнах.
против притяжения их дома
Их бил озноб, они не могли избавиться от ощущения присутствия
Тот, кто не уезжал
но был здесь
то же самое и опять же совершенно отличается от Тамтенвенку
и его место всегда между двумя
независимо от того, насколько яростно они действовали, независимо от того, что без свидетелей
забыв, что из каждой отдельной комнаты есть окно.
в великой природе, в великом участии
от которого нет спасения
Их лица с голодной печалью обманутых
Они молчали с ужасающей тишиной, в то время как камни были слышны, а дома
были поражены ужасной сыпью
бесстыдно демонстрировали бесчинства, творимые в их стенах.
как будто они задыхаются от запора в недрах канализации.
и их экскременты вытекают из-под штукатурки.
хотя на первый взгляд
был таким опрятным и не вызывающим возражений с медицинской точки зрения.
Но они не чувствовали себя как дома, водопровод плакал.
голосом ребенка, которому не дали родиться.
И теперь их спрашивали о них
умер, когда скрипнул пол, вздохнул стол.
Но поскольку он никогда не рождался, он не мог умереть.
Это не мог быть один из них.
что является чем-то совершенно иным
чем вообще не быть таковым.
И оно больше ничего не понимало.
в этом круге ада
и не было
сказать им
что их обманули
и что Незнакомец, что Гость.
чье страшное церемониальное раздевание
им пришлось стать свидетелями
на фестивалях, собраниях и в судах
тот же самый, которого они мучили между собой.
за плотными шторами
с исключением общественности, человеческой и ангельской.
пасутся на его беззащитности
совершенно как дома
Он не был
кто бы сказал им
и не было ни слова, ни другого ободрения
общаться по поводу вопроса, который стал так близок
между сердцем и ртом
и чей конец не был виден
даже в самых отдаленных уголках прошлого
Не было ни слов, ни рта, чтобы их произнести.
что чем больше они возбуждались внутри себя.
тем крепче узы, которые захватывают их извне.
и что когда они уже утвердились в себе
ничье господство
ни домов своих, ни тел своих, ни детей своих
не принадлежат им, а являются ничьими
И когда ничьи руки
добиваться того, что никому не принадлежит
и когда ничьи ноги
ходить путями, которые не принадлежат человеку
А здесь мистер Никто - этот ужасный властелин
…рабство устанавливает…
Было слишком поздно.
Для многих - навсегда.
и что мистер Никто был в ужасном бешенстве.
вырывая у них последние остатки взаимности.
что они больше не должны напоминать ничего, кроме Креста.
и снова нести
немного дальше
в Землю обетованную
на зеленые пастбища будущего, которое все отдаляется.
Этот знак власти
Знак единственной истинной силы
Знак единственной истинной власти над миром

Все было не так.
как Ниневия, как Хиросима
Как будто рука больше не держала ее.
…достаточно нежный и внимательный…
испуганный
Фарфоровая хрупкость всего
Снег таял
Камни расплавились
И в грозу
вечером город утопал в грязи.
как стадо тюленей
издавая протяжный, плаксивый писк
как знак их недовольства и страха.
А потом
когда стемнело
ядовитые цвета всплывали, как скользкие рыбы.
предвещая сильное отравление глубоких
жизни, которая разлагалась
Не было никакой гарантии
До чего дошла неопределенность, до чего дошел человек.
То тут, то там что-то строилось, но разрушений было больше.
Кое-что удавалось найти то тут, то там, но список потерь рос зловеще
И время от времени какая-то сила, какая-то звезда ужасная
Растворился с криком и кровью
♪ как будто ничего ♪
И только расчищенные пути
для того, что предстояло
А тем временем
вещи, удерживаемые вместе
в таком крепком союзе, что я позавидовал
Никто не может вызвать рассвет
Никто не мог удержать его от потемнения
Деревья стояли, и было достаточно того, что они стояли там, где их поставили.
…готовясь повиноваться прохладному ветерку…
для весны, до которой было еще далеко
Но все это было лишь фоном
Грязь, что поднялась сырой, и лес, и облака.
пронизанные дымовыми трубами
как если бы не было больше деревни с коленями.
и весь мир - один разросшийся пригород.
с этой дрожащей смесью слез, дыма, беспорядка и страданий.
где каждый миг был наполнен полной силой
решать все
Это была огромная мрачная панорама.
вращающейся стадии планеты Земля
которые светились и темнели
как день и ночь
над сценами пьесы, которая была хорошо поставлена.
без повторений, но с актерами всегда новыми
без зрителей, потому что все они были в нем
Выяснить это было невозможно.
когда начались эти тайны
Несомненно, это было так давно
Круговой горизонт сцены пугающе расширялся.
и со всех сторон и от всех народов сходились пути
заполненная зрителями участников
этой „Страстной игры
которая должна была закончиться
И хотя их было по меньшей мере столько же.
столько же звезд
каждый шел своей дорогой
свой собственный путь креста
И крест, который они несли
был точно такого же размера и веса
свободы, от которой они отказались
Но никто не просил об этом
И все они направлялись в одно и то же место
немного выше
над плоскостью событий, которые катились, как облака.
не имея никакого другого смысла, кроме как усилить муки
крестоносцев
Они были лишены какого-то драгоценного чувства, которое им больше не было известно.
что они смотрели, но не видели
Камень преткновения, который они не смогли преодолеть
Они спотыкались, и ноша становилась все тяжелее.
когда они бесконечной процессией поднимались на холм.
которые еще нельзя было увидеть
но о его назначении было сообщено.
и я знал, что это будет рядом
многих из наших я узнал
И всех их охватил один и тот же ужас.
о том, что должно было произойти
но на этот раз без Христа -
Они сказали мне
что это было человеческое дело
эта покупка боли, эта ужасная игра
который, в конце концов, произошел прямо у дверей Храма.
из которого мы исключили себя по примеру тех дриад.
пасхальные игры
бесстыдно расхваливая мази и дорогие специи.
благочестивым женщинам, которые собирались похоронить Спасителя.
который еще не воскрес из мертвых
Но вот.
воскресения не было
Их пытали, но они не были мучениками.
Они были привлечены к ответственности, и ни один из них Пол
С мечом Духа, простирающимся
против сгущающейся темноты
Он все еще ходил походкой
Господин Коровьев
Лицо плевательницы
его мысли приколоты к пальто
Последний разведчик последнего восстания
проигранного дела
после чего не осталось ничего, против чего можно было бы восстать.
Мысль о Боге
столько раз изгоняли
за пределами досягаемости их собственных приключений
теперь возвращался, угрожая
присутствовать без всяких сомнений
как вся огромная великолепная панорама
вращающейся стадии планеты Земля
на которой они должны были состояться
последние вещи человека
Уже темнело
Не было видно ни шагу.
ни в прошлое, ни в будущее
в то время как мертвых становилось все больше и больше
Бесконечно и бесконечно
Но все они делали это спокойно.
Не имея больше потребностей
одежда или еда
им не нужно было двигаться
быть здесь и в то же время во всех местах
Им принадлежала земля, им принадлежало грядущее время.
Было темно от холодного мрака.
В котором единственный свет
рос и распространялся
Детская ладонь накрыла бы их
И все взгляды обратились бы к нему.
И все взоры обращались к нему с нетерпением и ужасом.
Для пшеничного сияния
исходящие из окон Храма
который, по неосторожности, все еще был разрешен
вздыхать и праздновать
Они были направлены внутрь
через театр мира в Храм
туда, где он заканчивал
в игре огней, в игре колоколов
Единственный сюжет
для которого все происходит
Пир, где все
от Авеля праведного до последнего из избранных
вознесенный рукой Слова и вознесенный рукой Духа
В радости без облака
Это центр, - скорбно признались они.
Святой Бог, Святой Могущественный, Святой Бессмертный
И не было в мире ни цвета, ни звука, ни запаха.
Который не искал себе применения
и его значение
в этой непрерывной церемонии, в тишине которой
звезды горели на своих местах, и реки текли
дрейфуя на их холодной, сияющей змеиной спине.
изображения потерянного рая -
И я видел, я видел, как она отступает
это блаженство, предназначенное для нас
неудержимый
а на всех холмах земли
Голгофы без воскресшего Христа

Сейчас или никогда
говорили они друг другу в страхе, когда услышали
шепчущиеся слухи
которые нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть
и могло быть признаком наступающего возрождения.
или просто еще один неизбежный спуск
когда все покинут нас
и в любом случае
распятие приближается
Сейчас или никогда
говорили они себе в городских кварталах, принадлежащих самоубийцам.
Выносят своих детей на солнце
маленькие мальчики в голубом, маленькие девочки в розовом
пока дрозды пели в своих садах.
и невинность постоянно находилась в движении, как огонь.
поглощая грязь, которая повсюду увеличивалась
Сейчас или никогда, думал мир.
вспоминая свою последнюю попытку устранить
без свидетелей
Бедняга, чья кровь текла из каждой раны.
допрашивали, раздевали, избивали.
циркулирующих здесь и в поселениях людоедов.
как единственная действующая валюта
по всему Городу Божьему
как единственно верный признак власти
как единственно верный признак власти над миром

Их была горстка
как зерна в грязи
праведный и милосердный
и этим сеянием обновилась земля.
Это всегда было так
Всегда будет
Дух, который не будет бездействовать
Никогда и нигде
и если вы остановите все уста ваши
чтобы он не мог говорить
все еще есть дети, все еще есть умирающие
Эти соседи из тьмы начала и тьмы конца
и их рты одинаково плотно сжаты от горечи
с такой же блаженной улыбкой
Они признаются
И теперь, когда я смотрю
От подножия сада до молодых листьев
В молодые листья, наполовину распустившиеся
которые развеваются на концах ветвей, как флаги Resurrexit
Земля подо мной колышется.
♪ как будто ударили в сердце ♪
Туда и обратно
Я вижу движение в верхушках деревьев
Туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда
И если я не могу его увидеть, я могу его почувствовать.
против бланкировки жаворонка, этого тихого и неутомимого колыхания.
что башни и дымовые трубы повторяют
и все, что возвышается над землей
Земля подо мной качается от огромной боли.
Как тот, кто не хочет или не может плакать вслух.
и ее запах и бриз - лишь тихий вой.
которому не хватает немногого
быть гимном хвалы
А в том, чего ей не хватает, вы ей отказываете.
Мистер Никто и вы
Это ты так заботишься.
что история не должна пройти мимо утра Страстной пятницы.
и грохот на улицах Иерусалима
будут продолжать звучать по всем городам мира.
*Твоя темная рука открывает кошелек*
и джинглы „Джудас пенни
Монеты, которые покупают продаваемые
Кого называют народом
И спиртное, которое текло
для приспешников Пилата.
еще не достиг дна
Все голосование
все еще продолжается между Христом и Вараввой
и об этом заботятся заранее
на исход одного и того же
Распни! Распять
И земля подо мной качается от неимоверной боли.
с вашими пирами, с вашими мучениями.
Мать скорбящих
что вы не позволите
перестать выть
перестать сжимать руки и тихо раскачиваться.
когда во все времена и во всех местах
вы продлеваете зрелище
которая уже должна была закончиться.
Твоя сила велика
и твой страх еще больше
до этой ночи с субботы на воскресенье
до той великой ночи, когда это случилось
которых в слепоте своей не узнаешь
которую ты любишь только с челкой
когда дело доходит до дела
Но что-то изменилось, и ты это знаешь.
Время другое, время после воскресения.
и в унижении, и в смерти.
есть что-то другое. А ты этого не знаешь.
Перевернутый мир, твой мир
и с этого момента.
того единственного настоящего потрясения, того единственного настоящего
революция
несмотря на все ваши предположения.
вывод всегда приходит
отличается от того, что вы ожидали.
Сломанный тростник не сломался
Фитиль, который тлел, не погас.
Каждый год
доказывает это снова
Расскажите о Персефоне и ее возвращении из подземного мира
Это не сделает вас ни мудрее, ни счастливее.
хотя проще, хотя красивее признать это.
что каждый лепесток с Христом раскрывается -
А что касается святых Фабиана и Себастьяна.
прививки спали стоя, одетые.
В рубашках из коры, в шубах из коры
И кроме воронов, кричавших, что все они кончились.
не было никаких признаков больших перемен
в корнях или в звездах.
поэтому сегодня
воздух дымится от воркования голубей.
и бризы, о которых вчера мы не знали.
дожди, чьи босые ноги мы забыли.
пришли и восхитили
О твердость, которая разбивается в слезах
И вдруг
Убийцы больше не хотят убивать.
Мучители достаточно освоили свое ремесло.
Они сетуют на то, что их души были созданы вновь
И скоро они будут стоять все в цвету.
в пасхальном саду этим летом
Это сад моего детства, сад детства всего мира.
И на этот раз
всегда в Великий четверг мы подметали его вечером.
газон светился, а яблони блестели от влажного сока.
пока колокола летели в Рим
откуда они вернутся с единственной вестью, которую стоит услышать.
провозглашаться непрестанно
Аллилуйя…
И теперь
нравится вам это или нет, это много дней, много веков.
после воскресения Господа
Во всех церквях читается Евангелие о воскресшем Христе
которые вошли через закрытые двери
Вы ничего не можете сделать против этого дыхания
и ваши печати бесполезны, ваши капюшоны бесполезны.
Окна открываются, и по всему миру люди дышат одним
воздух
и их пальцы и ресницы окутаны тем же воздухом.
как леса, как ледники, как океаны
Вы ничего не можете сделать против этого Присутствия.
которая заполняет вселенную до последней точки.
Напрасно вы подкупали солдат, чтобы они говорили.
что ученики пришли ночью и украли его, когда они спали.
Тщетно слово, распространяемое между вами до сего дня.
Его нельзя притупить или уменьшить.
Воскресшее Солнце, вышедшее
всей широтой своей огромной груди, призывая
на дверях и окнах
Встряхнитесь
От этого не спрячешься
Яростная, как любовь
В самые темные углы, где в своих страданиях
…твой позор вырвется наружу…
…святотатственно спрятанный неизвестно сколько времени,
*В последний раз*
это место было очищено
Об этом будут кричать на крышах домов.
Что вы шептали в своих постелях
*От рта до уха*
Мышление многих показывает.
Но поскольку у них нет собственных лиц
Они носят их на своих пальто
Их менталитет
которые не имеют ни малейшего значения
как и их болтовня
Бог - пуст, люди - пусты
ибо не их мысли, не их слова
во много раз преувеличено
в этот миг, когда звезды приблизились
чтобы стать свидетелем завершения тайн
в котором Бог, несомненно, появится снова
как проигравший
Ибо меч остается
и только сердце, которое он пронзает, скрыто от нас.
О Мария
Я искал Тебя в спешке по улицам Иерусалима.
Осадное положение было близким, и повсюду
О Мария, Мать Саваофа!
Я видел тебя
Я видел эти лица, многие лица с ухмылкой,
который упал с них, так что они снова надели его на себя
к себе и друг к другу
все едины в ужасе
от взгляда лицом к лицу
И это был их образ мыслей.
Эта ухмылка, которую они разделяли неразлучно
Что в нем
Бог, вечно побежденный, торжествует
Человек, вечно побеждающий, в конце концов терпит поражение
И те, кто пригвожден к кресту, пригвождены к кресту -.
Какая разница, если мистер Никто, с его темным
своими безымянными руками.
…своими безымянными руками…
за венец победы.
Только Крест будет двигаться, Крест Чихостока.
и лишь немногие увидят его
в то время как Михаил Архангел
ждет с размаху, его меч - шпилька.
не взволнует воздух мира
Вы никогда не увидите Бога, не стоящего в слове
и каким-то странным и возмутительным вмешательством в игру
пока все не закончилось
…и урезал свободу человека на волосок…
Ваши мысли - это не его мысли
Он не опустится до насилия, и его взгляд устремлен
от близости к человеку
на каждого из нас
не замкнется и не устанет в этом терпении милосердия.
как будто ничего особенного не произошло
мгновение назад или даже только сейчас
Под деревьями рая
Это Он
В тишине полуденного бриза
Мы тоже должны молчать.
пред лицем Жениха, грядущего
И если к народам, и если к миру
Он говорит как огонь и как молот, разбивающий скалу.
…он стучится в дверь твою, прося прощения за беспокойство…
Он стоит у двери, настойчиво стучит и тут же извиняется
Он хочет выиграть тебя, как полную грязи.
Не нужно выделываться перед лицом, которое выглядит так.
…
С суровостью, которая снисходительна, с снисходительностью, которая сурова.
Этот пристальный взгляд
Вам плохо перед ним, вы щуритесь, слушаете старые сплетни
с другой стороны, вверх или через потолок
пока он стоит и ждет, впустите ли вы его.
Незнакомец, которого только что избили на допросе.
Лицо сердитое, лицо кроткое, лицо ближнего твоего, Бога твоего.
на которого мы все так похожи
О, я говорю вам, перестаньте говорить о производстве, о перепроизводстве.
и недопроизводство
Остановите слова, которые сухи, тяжелы и бесполезны.
Песок мировой пустыни, который хоронит нас в себе.
Я говорю вам, они не выходят изо рта, где язык, зубы и губы…
…которые артикулируют теплое дыхание. Они не люди, в них нет человека.
Так говорят монстры, придуманные, чтобы пожирать вас.
Скажем, через какое-то время, через какое-то короткое время
Навуходоносор тоже лишь мимолетно
…
И сейчас настало время для всех нас замолчать.
и слова засыпают.
Слова устали, слова замучены, слова изуродованы.
чтобы быть забытым в тишине огромного
Утонуть в невыразимом
где мы снова будем искать их со вздохом.
истинный, сильный и полный раскаяния
для соборной эпохи, которую я вижу приближающейся
для взаимопонимания человека с человеком и народа с народом
для общения с Богом, который стоит и ждет.
у дверей твоего сердца
Это Он
во тьме третьего часа
Который, возвысившись, все к Себе притягивает.
Его почти не замечают, как и вы не замечаете его в своем соседе.
Но история сотрясается от его молчаливого присутствия.
и всякое бегство - это бегство от Него, всякое неповиновение
это восстание против Креста.
этот трон единственной истинной власти
Этот трон единственной истинной власти над миром

Это было уморительно
Никто не знал как и никто не знал почему
Но все
мучители и мучимые, похитители и пленники
были единодушны в том, что что-то должно закончиться.
Не говоря об этом, они все согласились с ужасающей идеей.
что они лежат на дне всех магазинов, на которых живет человек.
поскольку все они разделили наследство двух
двух великих войн
руины и уродства и потребность в мире внутри себя
разрушения и дикость, а также необходимость мира во всем мире
Было уже поздно
лица и звезды показывали, что час настал.
что все еще может начаться
заглаживать вину
которые, конечно, каждый из них представлял по-своему.
Рекомендуя друг другу свои вечно живые
которые уже разлагались и плохо пахли.
Вонючее и разлагающееся, то, что осталось в душном захвате.
между морозом неизвестного прошлого и морозом неизвестного
будущего
и только когда кто-то родился или кто-то умер
через открытые двери по крайней мере ближайшего
холод из других мест окутывал
Все были повернуты вперед
тупо уставившись на пустую и холодную землю.
будущего
и отвернулись от меня, и мало кто дал мне слово.
когда я сказал им.
что оттуда ничего нельзя было ожидать
и что там не может появиться ничего, что уже не было бы в прошлом.
воспроизведенные и переделанные
усилиями этого момента
Они остановили свои уши на моих словах.
что все великое и прекрасное уже прошло, как наше детство.
♪ уже ♪
как Бытие, соборы и миссионерские путешествия
и что только с нашим дыханием надежды
нашими устами и руками
он входит в будущее
Они не могли понять
прошлое с ними началось совсем недавно
позапрошлый год
или год, когда вылупилось так много куколок.
и мой отец умер
Целые годы канули в Лету, целые века, целые эпохи.
были перечеркнуты и зачернены
как строки, которые нельзя читать.
Для них не было ткани истории
с соединительными нитями
которые сходятся, которые расходятся
связывая дальнее и ближнее
в модели событий
Они не могли видеть, потому что хотели видеть только глазами.
Они не слышали, потому что хотели слышать только своими ушами.
*Смятение порядка*
В котором каждый день
соединяет завтрашний день со вчерашним
который также был сегодня вчера вчера
чтобы сегодня всегда было далеко
а некоторые вчера еще более отдаленные
назад и назад через могилы королей
через рождение речи
Адаму, который носил всех нас в себе
которого мы все носим в себе
Разве они не знали, что все эти люди в их теперь уже далекой, далекой
было что сказать нам
Что-то весомое, без чего мы не можем обойтись в любом случае
Они постоянно направляются к нам со своим посланием.
важно
Они дают нам их без рук, они говорят нам их без языков.
с настойчивостью музыки, которую, чтобы услышать, мы должны
быть полностью безмолвным
Они вмешиваются в наши дела, и если мы не прогоняем их, то они помогают.
Нет ни одного глаза, который не был бы обращен к нам.
Нет рук, не поднятых к нам.
Даже вчера и во время наводнения
И в городах, которые больше не называются
В то время как антедилувийцы, пигмеи лесов в этот момент
передают свои показания односложно, но безошибочно.
Весь день они звенят вместе с нами, приветствия, сообщения и депеши дождем сыплются на стол.
жителям того страшного времени без жалости и милосердия.
Но которых нет дома
Они уехали в неизвестные края
Предположительно, чтобы получить алиби.
и не придется ни разу отвечать за случившееся.
Бедные
Ни один монарх никогда не был так обманут, как эти правители.
окруженные пустотой их грома, который не позволяет
ни звука правды
Я вижу, как поднимается их город
как слово, повторяемое упрямо
Я ходил по его улицам и теперь наблюдаю за ним без посторонних глаз.
что происходит за его стенами и за его столами
в этот час тьмы, в который погружается Европа.
в то время как рука священника, протянутая сквозь века, благословляет нас
И это Сам Христос, ибо рука его пронзена
и снова возвращается к своему шипу, к своей неподвижности.
И везде принимаются суровые меры
чтобы не дать ему сдвинуться с места
…больше никогда…
Я вижу их город
их дома, улица за улицей, по мере того как они росли из храмов
как песня мира выросла из песни благочестивых
Наступает час темноты, я закрываю дверь и открываю окно.
И я больше не слышу ни колоколов, ни других голосов радости, только долгий вздох.
исходящие от его стен, тротуаров и деревьев, когда я наклоняюсь
над этой мрачной панорамой города двух холмов
холм с казематами и холм с собором
Я не слышу ничего, кроме вздоха беспомощности, наблюдая в темноте.
первый холм с камерами пыток и второй
церковный утес с башнями в море домов
Святой Михаил, Святой Иаков, Святой Фома и Мария Магдалина
так много раз природа благодати оседлала
эти яркие кентавры, восходящие на холме Бога
с медью на спине, готовые прыгнуть в бланманже
где они висят, обращенные к остриям своих башен.
В мое окно смотрят хранители неизмеримого содружества.
Вблизи и вдали
борьба, начавшаяся во времена крестоносцев, королей и трубадуров
с развернутыми в небе знаменами.
…в котором никто не устоит за Меня…
Их много, но какая разница, есть два.
Многие падают и проливают кровь, но есть двое.
Как собор и камера пыток, они стоят здесь лицом друг к другу.
Как два холма, между которыми раскинулся город.
Человек с глазами ребенка. Выше истории. Блаженный и беззащитный.
И хозяин, Никто. Лицо моржа. Лицо из глубины истории
с катастрофами…
Речь идет о мировом господстве
Она о человеке, который выбрасывает себя из жизни.
предоставленный сам себе

Мы видели, как он целую вечность пытался спастись от старого ужаса.
погружаясь в низкий страх
Мы видели, как он пытался стянуть все свое богатство,
всё хорошее
от руки Божьей
чтобы обезопасить себя и спать спокойно.
И все же, подобно святому Варфоломею, с человечества содрана вся кожа, и оно ужасно кровоточит.
Из всего, что они отдали, теперь гораздо ниже цены
Они должны предложить свою плоть, свою молодость и свою вечность.
Мы видели, как человек уменьшается.
в то время как Бог только растет
Он растет, и у него
и постоянно умножает в Себе блаженство.
Постоянно возвращается к своим вечным истокам,
в его глубокую ночь
полная сама по себе, сама по себе осуществляет спасение человека, спасение мира
Из его церквей вырастают дома
Из его тайн наука
От его послушания - свобода.
В его единственных свободных руках
В его благословляющих руках, пронзенных
Единственная истинная, единственная реальная власть и правление
Единственно верное, единственно истинное правление над миром



Počet shlédnutí: 18